Левая куриная нога.

Однажды в субботу, через два дня после Международного женского дня, Женька с отцом собирались идти в баню. Это был уже третий их совместный поход, с каждым разом открывающий что-то новое, непонятное и запоминающиеся для взрослеющего Женьки.

     Еще какой-нибудь месяц назад он не был таким взрослым и поэтому в баню он ходил с мамой. Всё изменилось после его дня рождения, когда в середине февраля Женьке исполнилось шесть лет и отец тогда сказал, что такому взрослому мужику уже должно быть стыдно мыться вместе с бабами и, начиная со следующей субботы, в баню Женька будет ходить с ним.

       В их коммунальной квартире на три семьи, в интервалах между банными днями, ванну и душ заменяли большой оцинкованный таз и эмалированный ковшик, поочередно используемые всеми соседями, предварительно согласовав время закрытия для этих целей общей кухни. На газовой плите в большом ведре заранее нагревалась вода и ставилась на табурет возле таза, стоя в котором, моющийся человек, черпая ковшиком из ведра, поливал себя сверху, брызжа мылом и водой во все стороны, оставляя грязные подтёки на  мебели и стенах. Данные процедуры всем доставляли много хлопот, соседей не сплачивали и поэтому занимались этим в исключительных случаях.

       Поход в баню для обитателей этой, да и большинства подобных коммуналок, был, отнюдь, не развлечением, а безусловной необходимостью. 

     К походу всегда готовились тщательно и основательно. После утреннего совместного просмотра «В гостях у сказки» начинались сборы. Мать доставала из комода Женькины чистые майку, трусы, носки и полотенце и аккуратно заворачивала их в два-три листа последнего выпуска «Труда» или «Известий», а снятую с батареи капроновую мочалку, пластмассовую мыльницу и несколько резиновых индейцев и ковбойцев (как называла мама Женькины любимые игрушки) клала в простиранный и высушенный целлофановый пакет. Отец наматывал свой свёрток, (вокруг бутылки «Московской») аналогичный по составу, но более объемный и менее свежий, чем Женькин, обильно обернув остатками пятничной периодики. Большое количество газет служило подкладочным материалом для всевозможных поверхностей банной раздевалки, начиная от  деревянных лавок и заканчивая не всегда чистым кафелем около них. В отдельный газетный свёрток заворачивалась специальная войлочная шапка, без которой в парилке, по словам отца, уши быстро завернулись бы в трубочку. Далее в стеклянную литровую банку складывались 6-7 сваренных вкрутую яиц, которые отец стабильно раз в две недели, с горкой уложенных в синее пластиковое ведерко, привозил из деревни от бабушки и уж чего-чего, а яиц в их доме всегда хватало

. ...Отец, становясь на табуретку в чулане (занавешенной цветастой клеёнкой нишу в углу их комнаты), с хрустом отрывал три-четыре сушенных плотвички, нанизанных через глаза на медную проволоку, подвешенную под потолком, и, обернув очередной газетой, добавлял к банке с яйцами в их банную сумку. Собственноручно сшитая мамой из прочных материалов сумка, постепенно наполнялась атрибутами банной принадлежности. 

Отец доставал из полированного трехстворчатого шкафа свою выходную кофту, о которой следует сказать отдельным абзацем, и надевал её поверх полосатой тельняшки.

      Эта финская трикотажная кофта, застегивающаяся на большие алюминиевые пуговицы, выполненная в сине-белых тонах со сложным скандинавским орнаментом, была подарена отцу его сестрой, тетей Тоней, живущей в Ленинграде и очень редко приезжающей к ним в гости. Женька восхищался и ненавидел эту кофту одновременно. Не восхищаться этим неповторимым узором на громадных пуговицах и манящими силуэтами оленей и снежинок на рукавах , груди и спине -было невозможно. Ненавидел же он её за те нехорошие и даже страшные мысли, которые возникали у него в голове, всякий раз когда он её рассматривал. Он мечтал скорее вырасти, чтобы она ему была в пору и чтобы отец при этом куда-нибудь на совсем делся, а кофту с собой не забрал...

       Наконец, когда все было собрано, все садились пить «на дорожку» чай с заранее нажаренными мамой блинами, очень тонкими и вкусными. Женька съедал штук пять, отец не меньше десяти. Свернутые уголком и макаемые в чашку со сладкой сметаной и запиваемые  свежезаваренным чаем «со слоном», блины составляли субботний обед. Оставалось обуться и одеться, и можно было отправляться в путь до ближайшей троллейбусной остановки, до которой у них с отцом уходило не меньше пятнадцати минут.

        Поездка до бани на троллейбусе занимала около получаса. Сев у окна, Женька начинал заниматься своими любимыми в этих зимних поездках делом. Сначала, приложив свою ладошку к морозному стеклу, надо было разогреть  и оттаить лёд в виде какого-нибудь материка, (чаще Африки или Австралии) контуры которых намертво отпечатались в Женькином воображении благодаря бесконечному рассматриванию им политической карты мира, приклеенной к стене у его раскладного кресла-кровати. Затем, тёплыми пальчиками Женька добавлял Мадагаскар или Новую Зеландию и, прислонившись лбом к стеклу, смотрел в это прозрачное новообразование на проезжающие  мимо машины, читая буквы и пытаясь в уме сложить цифры на их номерных знаках.

       Выйдя из троллейбуса, они с отцом ещё минут десять, взявшись за руки, неторопливо шли до бани и о чём-нибудь говорили. Женька задавал вопросы о странах, машинах, планетах, а отец что-то ему отвечал или рассказывал смешные истории из своего детства. О приближении к бани можно было догадаться п все чаще встречающихся им на встречу краснолицыми людям, с торчащими из сумок вениками.

       В просторном вестибюле городской общественной бани номер 5 было тепло, влажно и многолюдно. Слева располагалось женское отделение, одновременно гудящее шестью смешными коконами-сушилками над головами раскрасневшихся и  важно восседающими под ними после бани баб. Здесь же располагался киоск со всякими гигиеническими средствами и банными принадлежностями. Справа, непрерывно шипела двумя большими аппаратами с газированной водой мужская половина зала, в дальнем углу которого, перед входом в раздевалку, находился буфет с разливным пивом и правом проноса его в раздевалку. А напротив  входа, посередине, гостей встречал гардероб, с бессменно принимающим и выдающим верхнюю одежду, дядей Мишей. Бывшим военнослужащим, о чем говорили его несгибаемая от большого количества всевозможных пальто и полушубков, выправка и полинялая зелёная фуражка с дыркой вместо кокарды. 

 - Здравия желаю, Михал Семёныч! - подойдя к стойке, браво поприветствовал отец бывшего офицера, уже державшего наготове бирку с номером. 

 - А, Николай, здравия желаю тебе и помощнику  твоему, - сонно ответил тот, принимая Женькины с отцом вещи. - Опять с помощником своим?Будет кому папке помочь домой сегодня добраться, да? - подмигнул он Женьке.

 - Все будет нормально, дядь Миш, не переживай,- заулыбался отец. - Сегодня  Пашкина смена, так что на такси до дома поедем. Позвоню ему в таксопарк из кассы и нет проблем.

    Пройдя направо от гардероба, держа в одной руке сумку с вещами, а другой на ходу зачесывая наверх свою примятую шапкой густую шевелюру, отец, подойдя к окошку кассы за стеклянной перегородкой, протянул приготовленный рубль и поздоровался с билетером.

 - Приветствую, Николай Иваныч! Нам как всегда! 

 - Здорова, тёзка! Ваши уж все кроме Саньки тут,- протягивая билетики и сдачу, отчитался пожилой кассир.

 - Ну, этот как всегда...слушай, Иваныч, -спохватился отец, - напомни мне часиков в пять позвонить в таксопарк Пашке, чтоб машину организовал.

 - Сделаем, тёзка, не боись, отдыхай!

      Мужская раздевалка, поделённая на секции и ряды стоящих лицом друг к другу больших деревянных лавок с высокими спинками-вешалками, гудела разноголосьем, шуршала газетами, периодически взрывалась хохотом и дышала пивным запахом, смешанным с потом и мужским исподним. Из дальнего справа купе, между окном и туалетом, занятым и обжитым до вечера компанией друзей отца, раздавались уже знакомые Женьке голоса и смех. Отец, проходя мимо Макарыча, дремавшего за газетой на стоящим у входа стуле, -билетера, банщика, носильщика пива ( для постоянных и нежадных клиентов), и следящим за порядком, все одном лице, ткнул того пальцем в плечо.

 - Макарыч, не спи, а то замерзнешь, - спугнул отец незаменимого труженика мужской половины бани, протягивая билеты и рубль впридачу. - Держи, потом как обычно сделаешь.

 - Колька, ептыть, здоров, напугал, какие вопросы, конечно сделаем! - вздрогнул и отрапортовал Макарыч.

 - О, Колюня с сынулей на подходе, - вытянув голову в проход, крикнул сидящий с краю дядя Валера, «токарь дай бог каждому», как говорил о нем отец.

 - Осталось только Шурика дождаться и айда в парилку, - протягивая руку сначала отцу, затем Женьке, пробасил здоровенный дядя Толик, второй после отца сварщик в его цехе на заводе.

 - Здорова, всем мужики! - Поприветствовал друзей отец.- Давай, сынуль сюда, здесь почище...

 - Вася! Мама дорогая, и ты тут,  - расплылся распахнув объятья отец, перед застенчиво сидящим дядей Васей, самым молодым в их компании. - Неужели Светка тебя отпустила? Видать вчерась очень расстарался!

       Все пять мужиков дружно заржали, давая друг другу и всем окружающим понять, что понимают, о чем идёт речь. 

       Пятым, напротив дяди Толика, поначалу не видимый Женьке и лишь потом им замеченный, сидел незнакомый загорелый дядька, в одних плавках, с синими красивыми наколками якорей, штурвалов и парусников на плече, груди и даже ногах, которые он закинул одну на другую, держа левой рукой на колене большую кружку, с остатками пива.

 - Борис Иваныч! Какие люди! Здравия желаю, товарищ мичман! Давненько, давненько, где опять носило? - обмениваясь крепким рукопожатиям спросил отец. - Женька, познакомься, это дядя Боря. Мой хороший товарищ по... по партии, бляха муха! Ха-ха-ха,- пошутил отец,  похлопывая по плечу своего бывшего армейского сослуживца.

 - Здорова, Николай и тебе не хворать! Как жизнь молодая, юнга?- ставя кружку на пол, поинтересовался новый знакомый у Женьки.

 - Живем, помаленьку, не жалуемся! - выдал, заготовленную для таких случаев фразу, Женька.

 - Во! Это по нашему! Никому никогда не жалуйся и ни у кого ничего не проси! Сам все, что надо бери! - На полном серьезе выдал мичман и тут же весело улыбнулся.

- Дай пять и держи тоже пять! Сколько будет? - выставляя свою руку с растопыренными пальцами спросил он.

 - Десять! - сообразил Женька, присев на лавку рядом с дядей Борей, и начав раздеваться. 

 - Молодец! В школу ходишь?, - спросил у Женьки собеседник.

 - Да не, рано пока. Мамка говорит, что этой осенью пойдём, а папка говорит, что лучше следующей, после семи. - Женька пожал плечами, - не знаю кого слушать.

 - Слушать надо и мамку, и папку - они плохого не посоветуют. Но решение нужно всегда принимать самому! Опираясь на факты и выводы, ясно? 

Конечно, Женька сразу не мог оценить полезность этого совета, но, на всякий случай, кивнул головой. 

- Ну, наконец-то! Шурик доковылял. - прервал все разговоры их компании дядя Валера, поднимаясь и беря с полки свой березовый веник. 

- Тебя где носило, едрит твою за ногу? - возмутился своей дежурной фразой отец, - Ни разу ещё вовремя не пришёл.

 - Мужики, я не виноват, ей богу! - стал оправдываться весельчак и «шут гороховый», как называла мама дядю Сашу. - Представляете, за четыре остановки, пока сюда ехал, на троллейбусе - три!, представляете, три!!! раза у этого раздолбая,...о, Женек, привет, заткни уши...слетали на перекрёстках штанги! Понаберут, блин, по объявлению, а мы в баню опаздываем! Да?

 - Не мы, а вы! - пошутил Василий.

 - Хорош трепаться, давай пошли париться, - пробурчал дядя Толик, натягивая смешную вязанную панамку, пропаренную до неопределенного цвета и формы. 

       Не дожидаясь пока Шурик разденется, все повскакали со своих мест, стягивая остатки белья и, прихватив с собой, свои пожитки в кульках и пакетах, голой ватагой двинулись в сторону моечного зала.

 - Саня, догоняй! И пузырёк с мятой не забудь, - крикнул, входя последним в зал, дядя Боря.

     Огромный, с несколькими рядами под мрамор или гранит лавок, с лежащими или трущими друг друга на них мужиками, был окутан клубами пара. Потолок терялся в тумане. Осторожно ступая по скользкому кафельному полу, компания разошлась по свободным душевым кабинкам и лавкам, возле которых торчали огромные краны с горячей и холодной водой. Открытые до упора, эти краны наполняли подставленные под них тазы и шайки, за считанные секунды. Чем и пользовались намыленные от пяток до макушки посетители, многократно наполняя свои тазы и залпом выливая их на себя или товарища, блаженно растянувшегося на  лавке в хлопьях мыльной пены. Проход между рядами лавок упирался в низкую деревянную дверь, за которой был алтарь этого храма мыла и пены - парилка. Дядя Вася, подойдя к сидящему около двери парной старичку, медленно трущему свои пятки куском пемзы, спросил: 

- Бать, через сколько заход?

- Минут пять ещё увариваться будут, - не отрываясь от пяток, изрек  дедулька.

 - Мужики, пять минут! - крикнул всем своим Василий и подхватив ближайший свободный таз, кинулся готовить себя к, сначала омовению, а потом уж и к причащению. 

      Отец тоже набрав таз тёплой воды, усадил Женьку на каменную лавку, предварительно плеснув на неё из таза, достал из пакета мочалку и мыло, и стал натирать сына, постепенно образую на нем белую шубу. Женька любил смотреть, как надуваются, а затем лопаются пузыри на его животе, руках и коленках, но больше всего ему нравилось, намылив мочалку, тереть её и тереть, пока в руках не образуется огромный мыльный шар, и водрузив этот шар на свою голову, крепко зажмурившись, медленно, стараясь не повредить, обложить пеной всю голову, образовав эдакий мягкий шлем. Попавшая в уши пена, шипя и трескаясь, постепенно начинала заглушать все окружавшие до этого Женьку звуки. Журчание воды из незакрытого крана, шипение пара, где-то под лавкой, всплески опорожняемых тазов, гул от разговоров людей...всё перекрывал звук лопавшихся в Женькиных ушах мыльных пузыриков. Всё, кроме стука его маленького сердечка, колотящегося где-то внутри, да ещё тихого голоса маминой песенки, которую она ему всегда напевала, нежно намыливая его голову и маленькую спинку в те совсем недалекие дни, когда они вместе ходили в такую же баню...

 - Мужики, айда в парилку! - раздался из тумана голос дяди Толи. 

 - Так, сынуль, я пошёл с мужиками парится, а ты сидишь тут и моешься пока я не приду, - натягивая на ходу свою войлочную шапку, скомандовал отец, - смываешь в душе мыло, потом сидишь здесь и играешь в своих солдатиков. Пятнадцать минут, у тебя есть, ясно?

 - Так точно! - отрапортовал Женька.

      Отец  и ещё семь мужиков ( к компании отца присоединились ещё трое незнакомых), ссутулясь и пригибая головы вбежали поочередно в темный открытый  проем парной, плотно закрывая за собой скрипучую дверь. Едва успев до закрытия на внутренний засов, подбежавший Шурик, распахнул дверь и со словами: - Меня забыли!- упал в проеме, поскользнувшись на собственных остатках мыльной пены на ногах, продолжая при этом одной держаться за ручку двери, а вторую, вытянув в верх, демонстрировать целостность пузырька с перечной мятой. Из парилки раздался гогот, перемежаемый возмущениями по поводу выпуска, столь драгоценного пара...

       Когда Женька ходил в баню с мамой, он несколько раз сам ненадолго заходил в женскую парную, ( в которую мама не ходила из-за сразу же начинавшей у неё там болеть головы) и поэтому знал, что она из себя представляет. В небольшой комнате, освещённой одной тусклой лампочкой, вдоль стен, тремя рядами, уходя до потолка, располагались деревянные серые полки. Коричневым, выгоревшим от продолжительной и немыслимой жары, деревом были обшиты стены и потолок. В углу, треща и постанывая стояла кирпичная печка, на решетчатой крыше которой, возвышалась гора раскалённых камней. Рядом с печкой стояла деревянная шайка с водой и плавающей в ней огромной смешной деревянной ложкой, называемой черпаком. В нужный момент, отлепив от влажной лавки своё распаренное тело, какая-нибудь женщина подходила к шайке и, зачерпнув в ней воды, медленно поливала горячие камни, которые тут же начинали недовольно шипеть, обдавая клубами свежего пара, потревожившую их тетку. Спустя минуту, кряхтя и охая, с верхних полок начинали спускаться менее стойкие парильщицы, раздвигая сидящих и переступая лежащих ниже их по выносливости соседок. На верхнем ярусе, переворачиваясь и пыхтя, оставались лежать только самые толстокожие и огнестойкие тела...

В мужскую парилку Женька заглянул всего один раз. Он смог простоять в ней немногим больше минуты, а потом попросил его выпустить. По сравнению с мужской парной - в женской было прохладно. Женька не мог понять, как эти дядьки могут пятнадцать минут находиться там при такой температуре. Наверное почти такой же, при какой его мама печёт пироги в их старенькой духовке.

     Смыв с себя в душе всю пену, Женька добавил в свой таз немного горячей водички и, сев рядом с тазом на скамью, начал играть со своими драгоценными резиновыми фигурками индейцев и ковбоев. У него их было семь. Четыре индейца и три ковбоя. Шесть (по три каждого) из них, ему с большой неохотой подарил его двоюродный брат Валерка, одного с ним возраста, младший сын его тети Розы, родной сестры отца, когда они всей семьёй ездили к ним в гости в Ленинград, прошлым летом. Последнего, четвертого индейца Женька выменял в своём детском саду у Серёжки на железную модель «Москвича» с открывающимися дверцами и капотом. Конечно обмен был бы неравнозначный, если бы у машины не была бы отломана и утеряна одна дверь, а индеец был бы пеший, а не скакавшим на коне с занесённым копьём. Последним аргументом, склонившим Женьку, в пользу обмена, был добавленный Сережкой кубик настоящей немецкой жвачки, которую ему привёз из ГДР отец. Женька до сих пор помнит этот ни с чем не сравнимый вкус и запах исходящий от каждого маленького кусочка, которыми он её экономно откусывал и громко чавкая жевал у себя во дворе на протяжении двух с половиной недель, вынуждая знакомых ребят жадно сглатывать слюну и жалобно просить дожевать...

       Из распахнувшейся двери парилки, охая и ахая, высыпали семь, красных как  раки и облепленных со всех сторон листьями, мужиков. Дяди Бори и дяди Толи среди них не было. Они, видимо, все ещё продолжали соревноваться в выносливости. Вышедшие стали обливать себя и друг друга холодной водой из тазов, крича и визжа при этом. 

 - Всё, Толян, пошли...ух,...не могу больше...ну, ты и кабан, - держась за косяк, вышел из парилки дядя Боря.

 - Иду, иду... щенок...хорош скулить, - раздался из темноты голос Толяна, - Это тебе не сиськи мять!

       Все вяло смыли с себя пот и остатки березовых листиков и медленно попарно поплелись в раздевалку, договаривая затронутые в парилке темы...

       В закутке их уже дожидался накрытый клеенкой стол, на котором стояло шесть полулитровых запотевших кружек с пивом и одна поменьше с квасом для Женьки.

 - Во, Макарыч, молодец, вовремя подсуетился, - пропуская к окну Женьку и сам садясь за ним, похвалил отец.

  - Так, ну, что, парни, сильно не нагружаемся, по одной кружечке, отдыхаем и ещё на десять минут в парилку, да?  - предложил дядя Боря, садясь напротив Женьки.

 - Ага, а потом уже нормально посидим и закусим,- поддержал его отец.

     Все расселись по своим местам на лавках за большой стол между ними. Женька с удовольствием отхлебывал свой прохладный квас, а взрослые жадно всасывали холодное пиво, потом слизывали пенные усы и протяжно охали. В тихой паузе между глотками, раздалась короткая звонкая отрыжка Шурика. Ей вторила глухая и басовитая дяди Толи, затем вступил тенор Василия, дядя Валера скорей икнул, чем отрыгнул, шумно выпуская из носа воздух, а отец поставил точку своим протяжным рыком.

 - Ой, хорошо...бляха муха..., - откидываясь на спинку, проговорил он.

      В навалившейся на раздевалку тишине, из висевшего над стулом Макарыча радиоприемника, послышались пять коротких писков и бодрый голос сообщил о том, что в эфире радиостанция «Маяк» и в Москве пятнадцать часов. Затем, перебирая города нашей необъятной родины, с запада на восток дошёл до Петропавловска-на-Камчатке, в котором уже оказывается была полночь. После секундной паузы, другой  не менее бодрый голос пообещал передать сельские новости и зазвучала оптимистичная мелодия.

 - Во! Вспомнил! - весело начал Шурик. - Вы ща упадёте! Юрка из литейного рассказал. Идут они значит в прошлую пятницу с Петькой Федулом...ну, Федулов из токарного...длинный тощий такой...вспомнил? - обращаясь к Валерке, сидящему напротив, спросил Шурик.

Тот кивнул. 

- Ну, во...идут они значит из «Ромашки», после ноль- тридцать-три в каждом...

 - Постой! - оборвал рассказ Валерка. - Это какую же они тару брали, не пойму?

 - Да два по ноль-пять, их же трое было. Ещё Васька Егоров, но он в другую строну домой пошёл...не перебивай!

 - Ааа, ну, ну, и чего?

 - Идут они по дорожке мимо троллейбуса, значит. На светофоре стоит. И тут Федул озирается по сторонам и говорит Юрке, встань-ка тут за деревом и смотри, мол, ща чего будет. Подбегает сзади к троллейбусу, хватает веревки эти, от штанг которые свисают, ну, канаты по правильному, тянет их вниз и обесточивает, значит, троллейбус-то. Тут мужик какой-то мимо идёт, тоже бухенький видать. Федул ему кричит, мол, земель, иди помоги, подержи штанги минутку, чтоб не улетели, а я, мол, в кабину пока за молотком сбегаю. Ну, мужик думает, че ж не помочь. Подходит, принимает канаты от Федула и стоит ждёт. А Федул, сучара, обижал вокруг троллейбуса, за деревом с Юркой схоронился, смотрит и ржёт...

Короче, водитель троллейбуса, не понимая что происходит, куда, мол, ток делся, решил сходить проверить. Одевается, в кабине своей, жилетку сверху, все как положено... и идёт смотреть. Заходит за машину и видит, как какой-то дятел стоит и держит его штанги снятыми с проводов...ну, он не долго думая, херась ему в рожу, тот на жопу и давай удивляться. Водитель штанги поймал, накинул и дальше поехал. А Федул с Юрцом ржут стоят, надрываются...

       За столом раздался дружный смех, говорящий о том, что шутка Шурика засчитана и ему, в этот раз поверили.

 - Ох, Шурик, мне б твои проблемы...- протянул  дядя Толя, - допив своё пиво и ставя пустую кружку на стол.

 - Борь, ну ты куда в последний раз плавал...ой, прости...ходил? - спросил Василий.

 - Да, Боря, ну-ка поделись крайними впечатлениями! - поддержал его отец.

 - Сходили сначала в Индию, в Бомбей, разгрузились там и обратно, с заходом в Туамасину на Мадагаскар, за кофе. Ну, и потом уже домой до Новороссийска. - Степенно отчитался дядя Боря.

 - А в Бомбее что оставили? - прищурился отец.

 - Да, так, кое-что...ты ж понимаешь, Коль, не могу сказать. Подписка, сам знаешь...

 - Ясно, чего уж там...дружба народов...надо помогать. - кивнул понимающе отец.

      И только сейчас, до тихонько сидящего за квасом Женькой дошло, что дядя Боря, так просто сказал, что он был на Мадагаскаре! Заходил, говорит, на Мадагаскар! Как будто, шёл с работы домой и зашёл в булочную...

 - Дядь Борь, вы что правда были на Мадагаскаре?! - с расширенными глазами спросил Женька? - И в Индии, тоже?

 - И не только там, уж поверь! - заулыбался дядя Боря, - Торговый флот СССР, где только нас не носит. А ты что, знаешь где Мадагаскар?

 - Конечно! - посерьезнел Женька, - Я всю карту наизусть почти знаю. И где какая столица. На Мадагаскаре- Антанариву, например...

 - Ещё одну «на» пропустил, - смеясь перебил дядя Боря, - АнтанаНАриву!

 - Ой, да,  - смутился Женька,  - А Индии - Дели. У Египта - Каир, у Италии - Рим, у Греции - Афины...

Женька, волнуясь и сглатывая комок, начал вспоминать все, что смог запомнить, ежедневно и с упоением рассматривая свою карту, стоя на коленках на своём кресле, которое вечерами превращалась в узкую и не очень удобную кровать...

 - Хватит! Верю, верю! - отмахиваясь и смеясь, остановил дядя Боря. - Ну, ты и молодец! Быть тебе моряком! Ну, или дипломатом, на худой конец...давай, Женька, мы ещё разок попаримся с дядьками, а потом мы ещё потолкуем с тобой. Ага?

      Не принимавшие участие в этой беседе, но говорящие между собой о своих взрослых делах мужики, стали подниматься, выходить из-за стола и готовиться ко второму заходу в парилку. 

 - Ну, что ты с нами или тут посидишь, спросил у Женьки повеселевший отец.

 - Па, можно я здесь посижу, порисую. Попроси у Макарыча листики и карандаши.

 - Весь в мать! - пробурчал отец,- в баню не загонишь. Ладно, сиди, сейчас принесу.  Когда придём- будем кушать! - сказал отец и пошёл к Макарычу.

      Женька, замотанный по пояс в вафельное полотенце, сидел за столом, обняв ладонями кружку с остатками кваса, и смотрел в окно. Мартовское солнышко уже  вынуждало  понемногу таять и сдуваться снежные сугробы на обочинах дорог и плакать сосульки на крышах. У тут Женькино воображение  нарисовало под этим синеющим небом, не серые пятиэтажки и виднеющиеся трубы заводов, а какой-то далекий морской порт. Огромные портовые краны разгружали гигантские грузовые корабли, непрерывно обмениваясь своими ревущими гудками, белый красивый круизный лайнер готовился куда-то отчаливать, всюду сновали люди и машины и над всем этим кружили и кричали наглые чайки. Он запомнил таких чаек в Одессе, когда они с мамой вдвоём ездили туда позапрошлым летом отдыхать «дикарями» на две недели, каждый вечер прогуливаясь по красивой набережной...Пожалуй, это было самое раннее и солнечное Женькино воспоминание...

- О чем задумался, Женёк? - вернул его в баню Макарыч, принёсший несколько чистых бланков накладных и три карандаша. - На-ка, вот, порисуй. Тут на чистой стороне можно. Карандаш химический, получше слюнявь, а то старый совсем, красный и зелёный вот ещё.

Макарыч положил перед Женькой рисовальный набор и стал своими огромными ручищами сгребать со стола пустые кружки, умудряясь в одной держать пять, а в другой две.

- Макарыч, а ты был на Мадагаскаре? - спросил задумчиво Женька.

- Где?! - удивленно поднял густые брови Макарыч, - Не, Женёк, я только на Магадане был.

- Магадане! Там же очень холодно, наверно? - Холодно- это...эээ, очень  мягко сказано, Женёк! Вечная мерзлота! - многозначительно изрёк Макарыч. 

- А, ты там что, в экспендиции был? - таинственным голосом спросил Женька.

Макарыч о чём-то задумался, со звоном поставил на стол кружки, присаживаясь на лавку и глядя куда-то в пол, сказал: 

- Во-во, в экспеНдиции. За золотом ходил. 

- Золотом!?! - восхитился Женька, - И где ж оно у тебя? 

- Да, вот, оно, - лыбясь и оттопыривая большим корявым пальцем свою верхнюю губу, Макарыч продемонстрировал полный ряд золотых зубов, сверкнувших отраженным в них весенним солнышком.

- Ух, ты! - обалдел Женька, - А, свои где же?

- А, свои, Женька, я в Магадане оставил...ладно, заболтался я с тобой. Сиди, рисуй, а мне вам на стол ещё собирать надо...

Макарыч хлопнул себя по коленям, встал, опять цепляя кружки, и пошёл в сторону буфета. 

На обратной  стороне желтоватого листа, какого-то акта или накладной, Женька стал рисовать войнушку. В низу слева, зелёным карандашом он нарисовал советский танк, с закруглённой башней и большой красной звездой на ней, из дула которого вырывался мощный залп и летящий вправо снаряд, в сторону нарисованного химическим карандашом, фашистского танка с квадратной башней и крестом, окутанного клубами серо-красного взрыва. Сверху, над нашим танком летел самолёт с, заступающими за края крыльев, звёздами, из которых вылетали два жирных пунктира и добивали вражеский танк. Когда Женька дорисовывал под танком фигуру фашиста,  лежащего в красной, сплошняком заштрихованной луже, появился Макарыч, с шестью запотевшими кружками, полными пива и сползающей  по ним пеной.

- Так, Женёк, ну-ка сдвигай свои художества в сторонку, а то пеной заляпаю, - ставя на стол свою ношу, сказал Макарыч. - Проголодался, небось? Скоро уж батя с мужиками придут, потерпи. Квасу принести тебе ещё? 

- Можно. Макарыч, а ты на войне был? 

- Нет, Женька, мал я ещё был...мне в сорок первом, как тебе наверное сейчас было...семь, ага, на год побольше, значит... 

- А ты фашистов видел? - Да не помню я, Женек, может и видел...

- А, что ж ты тогда помнишь?, - не унимался Женька. 

- Что помню?...голод, Женька, помню...как тошнотики ели, помню...

- Какие такие тошнотики?- не понял мальчик.

      Макарыч оперся кулаками о стол и, глядя куда-то в окно, медленно проговорил: 

- Накопаем мы с мамкой, бывало, по весне, на картофельном поле, не убранную прошлой осенью картоху. Всю зиму в земле пролежавшую...кое-как отмоем в речке и дома, прям с кожурой, и потрёт мамка на терке. Потом травы, какая есть, только чтоб не горькая...соли...и на сковородку, прям так...без масла, конечно...оладушки такие, Женька, получались... вот их и ели...Тошнотики они и есть...

Вздохнул, разогнулся и прихрамывая пошёл за квасом...

      Когда шесть красных и обессиленных мужиков вернулись из парилки, кто отжимая по пути свои шапки, кто стряхивая пакеты и мочалки, Женька, заглушая голод, уже выпил половину своего кваса. Отец с товарищами прикрыли срам, кто подвязав на талию полотенце, кто натянув свежие трусы и шумно расселись за стол у своих вещей.

- Ну, вот теперь можно и пожрать! - хлопнув в ладоши и потирая их друг об друга, сказал дядя Толя и снял с вешалки свою сумку. Каждый принялся доставать свои кульки, свертки, банки, бутылки и выкладывать их на стол между стоящими кружками с пивом. 

Василий выложил на стол два целлофановых пакета. В том, что побольше было шесть больших картофелин сваренных в «мундире», из второго, состоящего из двух, вставленных один в один, сначала вырвался кисло-соленый запах бочковых огурцов с чесноком и смородиновым листом, а после того, как Василий развернул края пакетов, дюжина пупырчатых молодцов предстала общему обзору.

Дядя Толик, втянув воздух своим широким носом, оценил:

- Укропа мало положил, а чесночка - в самый раз.

Сам, при этом, он извлёк из своей сумки приличный шмот сала, завёрнутый в прозрачную пергаментную бумагу, две головки чеснока, три очищенные луковицы и бутылку «Русской», добавив это все на стол.   Дядя Валера положил буханку чёрного хлеба, рядом поставил майонезную баночку, затянутую прозрачной пленкой при помощи чёрной резинки от бигудей, до краев наполненной протёртым хреном, и со словами « Я ща», куда-то убежал. Шурик двумя руками, от куда-то из-под лавки, вытащил большой, со свою голову, ком, обёрнутый фольгой. Под смолкшее разом всякое другое шуршание кульков и свёртков, Шурик, развернув фольгу и обнажил перед всеми безголовую, отваренную целиком, курицу.

Василий издал соблазнительный свист. Дядя Толя ойкнул. Отец ограничился: «Мать честная!». Дядя Боря не растерявшись: «Шурик, это кто, познакомь?!»

- Людка моя расщедрилась, вот! - засмущался Шурик.

- Сколько ж этой даме лет? - шутя спросил дядя Боря?

- Ты что!? Она даже ещё девственница! - лыбясь парировал Шурик. - это ж этот...как его..., а...Арпинхтон, во! Порода такая английская. У меня батя в деревне разводить начал. Вы бы, мужики, видели их петуха! Батин двор теперь все коты и собаки за километр обходят.

- Да, слышал, только Орпингтон,поправил Шурика дядя Боря, - скажи бате пусть породу Брама попробует, ещё больше, неприхотливей и к зиме лучше приспособлены. Американцы вывели. У нас на корабле, кок разводил тоже...

Вернулся дядя Валера, держа в руках железный прямоугольный лоток, и, важно водрузив его рядом с курицей, открыл крышку.

- Вот, холодечик! Макарыча, когда пришёл попросил за окошко поставить, чтоб не растаял, - оправдал свою беготню Валерка. 

- На ушах или булдыжке? - со знанием дела спросил дядя Толик.

- Толян, обижаешь, и на том, и на другом! Ещё и несколько таких вот добавляем при варке, - показал Валерка на скрюченные когтистые лапы,   торчащие у лежащей рядом курицы.

- Ну, у нас все примитивней, - сказал отец, ставя на стол банку полную вареных яиц и большую бутылку с зеленой наклейкой «Московская»

- Вот, это я понимаю! Нольсемистпять, чтоб два раза не бегать! - оживился Шурик.

- Большой конфете и рот радуется! - показал радостный рот Валерка.

- А это на десерт! - отец раскрыл газетный свёрток и показал на четыре сушёные плотвы, размером с его немаленькую ладонь. 

- Нормально! -похвалил Толик. - на «телевизор» ловил?

- Эти две на телевизор, а эти на удочку, - заинтриговал отец.

- А как ты их различаешь? - опешил Шурик.

- А так же как ты своих баб... по глазам и именам! - подловил Сашку отец.

Все весело заржали, приступая к обеду и, отхлебывая от своих кружек по паре-тройке глотков, освобождая в них место для основного ингредиента.

       Под хруст, открываемой Василием пробки «Московской», дядя Боря достал из своего коричневого кожаного саквояжа две бутылочки «Пепси-Колы», банку рижских шпротов в масле, печень трески, палку финского сервелата и бутылку  грузинского коньяка.

- Ух, ты! Протянул Женька,  уставившись на пепси, - Я один раз такую пил, мне мама из Москвы привозила.

Дядя Боря подхватил одну, ловко открыл крышку тыльной стороной своего большого перстня на среднем пальце и протянул Женьке.

- Держи, юнга, вся твоя! А эту дядькам дадим попробовать, ага? 

Все, начиная с отца, делая по глоточку, пустили заветную бутылочку по кругу. Последний глоток сделал Шурик, внимательно посмотрел на этикетку, коротко рыгнул и передал порожнюю тару хозяину.          

Дядя Боря поставил пустую бутылку под лавку и спросил:

- Ну, как тебе, Шурик? Вкусно?

- Не знаю..., - с сомнением протянул Сашка, - по моему наш «Буратино» не хуже...

- Сам ты Буратино, деревня! Это ж Америка! Да, Борь? - со знание дела спросил дядя Валера.

- Эту у нас в Новороссийске делают. Уж года четыре, если не пять, - стал отвечать дядя Боря. - Мы когда домой приходим туда, с мужиками по ящику сразу берём. Она там по 45 копеек за бутылку.

- Ни фига себе компот! 45 копеек! Буратино, вон, в буфете по 15 копеек стоит, хоть обпейся, - возмутился Василий.

- Да, для таких жмотов, вон, на входе газвода за копейку стоит, иди упейся,- съязвил дядя Валера...

- Так, хорош трепаться, все жрать хотят! - остановил диспут отец. - Давай, Вася, не тормози!

      Василий, сидевший с открытой «Московской» в руке, встрепенулся и стал всем мужикам в их кружки с пивом, доливать по несколько бульков из своей бутылки.

- Ну...чтоб не было войны! - открыл торжественную часть дежурным тостом отец. Все, что-то бубня и поддерживая, с грохотом чокнулись кружками и приступили к долгожданной трапезе.

Женька одной рукой схватил очищенное отцом яйцо, второй переданный соленый огурец и поочередно стал откусывать и хрустеть, чавкая и осыпая крошками желтка свой подбородок.

- Не чавкай и не торопись, сколько раз говорить, - наставлял отец, ломая хлеб и накалывая вилкой большой кусок Валеркиного холодца.

- С хренком, Коль, с хренком! - подпихивая открытую банку со слезоточивым ароматом, настаивал Валерка. - Я знаю, ты любишь.

Отложив, на стоящую  рядом картонную тарелочку, кусок холодца, отец зачерпнул из баночки полную вилку хрена и разгрузил в свою тарелку. Затем отломил половину  своего студня и обильно обваляв в хрене, положил себе в рот. После трёх секунд жевание прекратилось, глаза отца сначала расширились, а потом, глубоко вдыхая носом, отец зажмурился и затряс головой.

- Ох, бля!...Валера...ты на чем же свой хрен настаиваешь...на скипидаре, штоль?!? - кое-как дожевывая и брызжа слезой, проохал отец.

- Свой я настаиваю исключительно на Маринке, а этот, - он ткнул в банку пальцем, - на двенадцатипроцентном уксусе!

Все весело загоготали, продолжая жевать и запивать своим фирменным коктейлем, переходящую по рукам и картонным тарелкам, не хитрую но очень вкусную снедь.

- Вась, а у вас колорадский жук есть? - посыпая солью очищенную от кожуры огромную картофелину, спросил дядя Толя. - У нас объявился в том году. Спасу нет!

- У нас, тьфу-тьфу-тьфу, пока нет, а, вот, соседи тоже замучились выводить. Говорят это ЦРУ нам их закинула, чтоб Олимпиаду сорвать.

- И как же, блин, ихний жук нам Олимпиаду-то сорвёт? - Икнул, начинающий хмелеть Шурик. - Он, что сожрет всю картошку, чтоб спортсменам жрать стало нечего? Гы-гы-гы!

- Дурак ты, Шурик! - отстаивал своё Василий, - А может он там ядом каким всё заражать начнёт или перекинется на рожь и пшеницу! А потом на коров со свиньями! А это уже саботаж! Эта, как ее...Эскалация международной напряжённости! Тут понимать надо! - волнуясь обозначил контуры современной политической обстановки, раскрасневшийся Василий. 

      В минутной тишине, над столом летал лишь звук хрустящих огурцов, отрезаемого хлеба и колбасы, глотков и вздохов...

- Керосином, говорят, их можно...- задумчиво подытожил дядя Валера.

- Кого? - опешил и даже перестал отрезать сало дядя Толик.

- Жуков этих короладских...тьфу, бля, колорадских...в банку их с керосином всех собирать надо. И только тогда они помирают...говорят.

- Так, парни! По-моему, нам пора перекурить! - предложил отец. - Давай по три человека в уборную. За одно и отольём. Валер, крикни Макарыча, чтоб пока посуду поменял.

- А, чего бы не здесь покурить? - не понял Шурик. Форточку открыть и все дела!

- Какую форточку, балда! Женёк, вон,  распаренный сидит под ней! - образумил Валерка. - Макарыыыч! Дело есть!

 -О!А!..Внатуре!..Пошли! - слегка покачиваясь и доставая из сумки пачку «Примы» и коробок спичек, - позвал дядю Толю и Василия, Шурик.

      Пока те курили, пришёл Макарыч и стал собирать пустые кружки. Дядя Валера, долго роясь в карманах своих, висящих на крючке брюк, наконец вынул зажатый кулак и, рассыпая по дороге мелочь, разжал над столом, высыпая из ладони несколько смятых рублей и горсть монет, чуть заикаясь промямлил: - Макарыч, нам ещё по ноль- пять и всё! Ат-то у нас С-санькина кукурица ещё, вон, лежит...нетра...непри...непритронутая...Стоять! Макарыч! На ход ноги!Дядя Валера схватил со стола ещё запечатанную «Русскую», закусил козырёк на мягкой пробке, хорошо отрепетированным движением, сорвал с неё желтую жестяную шапку и выплюнул в пустую кружку. Затем взял со стола пластмассовую шайбу-футляр с нарисованным Чебурашкой на крышке, раскрыл, резким взмахом разложил телескопический пластиковый стаканчик объемом в 175 миллилитров, поставил и до краев наполнил водкой. 

- Макарыч! Давай! - скомандовал дядя Валера,- подняв к плечу сжатый кулак. - Но пасаран!

       Макарыч двумя пальцами бережно взял стаканчик, казавшийся игрушечным в его огромных ручищах, вылил в рот, поставил на место, сложил и накрыл Чебурашкой. В карман своего, когда-то белого, фартука, Макарыч сгрёб со стола рубли и мелочь, а один, распрямив, оставил.

- Этот лишний, ща все сделаем! - кивнул головой Макарыч, забрал посуду и исчез.

- Пойду я уже тоже покурю, - решил дядя Валера и, слегка шатаясь двинулся к туалетам.

- Так, что, Коль, не надумал к нам на флот пойти? - вернулся, то ли уже к давно, то ли только в сегодняшнем пару затронутой теме, дядя Боря. - У нас сварщику шестого разряда всегда будут рады. 

- Борь, ну ты же знаешь! Я на этом хреновом заводе вкалываю только из-за квартиры! Сил больше нет жить в этой комнатухе! Обещали в следующем году дать уже точно. Я сейчас двадцать шестой по очереди. Дом двухподъездный в Черемушках наше ДСК уже достраивает. Михалыч, вон, зуб дал, что получу я этот херов ордер.

- Ну, не знаю, Коль. - открывая коньяк, с сомнением произнес дядя Боря. - Я сколько помню, тебе все обещают и обещают...Если б тогда в семьдесят четвертом пришёл вместе со мной, уже б давно на кооперативную квартиру бы заработал.

- Борь, если б я тогда с тобой уехал, то тогда его,  - кивнул отец на Женьку,  - сейчас бы здесь не сидело. Совсем.

- Женька, ну-ка сходи к Макарычу, - попросил дядя Боря, - принеси нам с батей два стаканчика.

      Женька отложил свой, намазанный печенью трески, кусочек чёрного хлеба, пролез под столом и прыгая на одной ноге через швы плитки, скрылся в проходе.

- Это ты про то, как он чуть не отравился ядом каким-то?  - попытался вспомнить Борис. 

- Не чуть, а отравился. Не каким-то, а крысиным. Не он , а его, - заскрипел зубами отец. - Соседи по квартире, суки, насыпали яда крысиного на кухне, под столом, а Женька, пизденыш совсем, год с небольшим только был...не ходил ещё почти...ползал только по всей квартире...ну и руками по этому яду, потом, естественно, руки в рот. Моя-то не в курсе. Эти ж падлы даже не сказали про яд ничего...вечером прихожу с работы, моя носится с ним на руках, качает, а он уж синеет...я его в одеяло и бегом на улицу...к магазину бегу...там будка телефонная...трубки нет, оторвали. Смотрю такси стоит, я в него... мужик кимарить, я ему - братуха! сын помирает...гони в скорую...Пашка, молодец, если бы не он...гнал как больной...врачи тогда сказали, ещё бы пять минут и все...не откачали бы...

Отец, не выдержал, затряс губой, из глаз брызнули слёзы. Закрыл ладонями лицо. Запыхтел. 

      Борис тихо сидел, понимая, что скоро пройдёт само.

- Дядь Борь, такие пойдут? -Спросил, внезапно возникший Женька с двумя гранеными стаканами в руках.

- Во-во, Женек, именно такие и пойдут! Давай...позови-ка дядек из туалета, скажи курица их ждёт.

Борис ровно налил в два стакана коньяк, заполнив их на две трети.

- Давай, Колюнь, за Женьку! Чтоб всё у него в жизни было хорошо!

Отец утёр лицо, висевшей за спиной тельняшкой, поднял стакан, прислонил к Борькиному, задержал так на миг, выдохнул и залпом выпил. Борис отстал всего на секунду. 

      К столу одновременно с одной стороны подкатил Макарыч с шестью кружками пива, а с другой Женька с четырьмя папкиными  друзьями.

- О-о-о, за что пьём и почему без нас? - обиженно растянул Шурик. - Вася, ну-ка давай их догонять. Валера, Толик, а вас долго ждать? 

Шурик жадно набросился на пиво и в несколько глотков отпил полкружки. Остальные уселись за стол и ужин продолжился.

- Женька, а ты знаешь, какое самое вкусное место у курицы?,- хитро прищурившись спросил дядя Боря. 

Женька на секунду задумался, посмотрел на взрослых, потом не найдя подсказок в их лицах, замотал головой.

- Запомни, Женька! Самое вкусное, что есть у курицы - это левая нога! 

- Почему? - удивился Женька.

- Да! Почему это именно левая!? - ещё больше Женьки удивился Шурик. 

- Крылья вкусней! - разливая остатки водки по пивным кружкам, не согласился Толик. 

- А, мне, чур, грудку, -вставил своё слово Василий. 

- А, мне, чур, две грудки! - вставил и заржал Валерка. 

Борис выдержал паузу, затем взял лежащую на столе курицу, подхватил её под крылья, сжимая в груди и перевернул лицом ( отсутствующим) к Женьке.

- А, вот смотри! Ты же у бабушки в деревне видел гуляющих по двору кур? Видел! А что они все время делают? 

- Жрать ищут! - Вставил Шурик. 

- Правильно. А как? А, вот так! 

И дядя Боря, удерживая безголовую курицу одной рукой, второй, взяв её за правую лапу, стал интенсивно грести ей по поверхности стола, царапая и разрывая куриными когтями постеленную на него газету.

- Вот, так, Женька, ведь, она ищет целыми днями зернышки, червяков и всяких жуков, да? 

- Точно! - воскликнул Женька и стал весело смеяться глядя на этот кукольный спектакль с участием безголовой варёной курицы. 

- А когда увидит, - продолжил всех смешить дядя Боря, - начинает клевать! 

- Чем же она увидит, у неё ж головы нет? - подначивая остальных, прогундосил Шурик. - Жопой что ли? Ха-ха-ха!

 - Ага! - подключился Василий. - Пусть она нам жопой прочтёт сейчас статью, вон...о выполнении решений девятнадцатого пленума партии! Ха-ха-ха!!! 

- Жопой...прочтёт! - заливался детским смехом Женька. 

- Женька, не повторяй за дядьками плохие слова! - сквозь смех напутствовал отец. 

      Когда общее хмельное веселье немного угасло, дядя Боря вынес заключение: 

- Так, вот, Женька...курица всегда, слышишь, всегда работает правой лапой, стоя на левой. Правая у неё от этого становится жесткой, мускулистой. А левая, Женька, у неё всегда нежная и мягкая, потому что отдыхает. Поэтому, всегда у мамки или в гостях проси себе именно левую куриную ногу! Запомнил?

- Так точно! - бодро ответил Женька. 

- На, вот, держи! - сказал дядя Боря и с хрустом отломил целиком левую ногу от курицы, затем хрустнул, отделяя когтистую лапку, а бедро протянул Женьке. - На здоровье, пацан!Женька вцепился своими одним, уже коренным и остальными ещё молочными, зубами в куриную мякоть и жадно откусывая, стал жевать, действительно, очень нежное и сочное мясо, (Женьке даже показалось, что это было самая вкусная курица в его жизни) наблюдая как сидящие рядом мужики набросились на то, что от неё осталось, лихо орудуя пальцами и зубами, не забывая хватать своими жирными и сколькими руками, свои пивные кружки и жадно глотая, запивать. И это не выглядело противно. Это выглядело очень вкусно... 

- Коль, там Иваныч просил тебе напомнить позвонить, - возник в проходе Макарыч и, сглатывая слюни, стал с деловым видом смахивать со стола крошки, очистки и передвигать туда-сюда кружки.

- О! Точно! - встрепенулся отец, и стал облизывать пальцы.- Пойду...Пашке позвоню, чтоб через полчасика такси нам организовал. А, вы, это...подвиньтесь, пусть Макарыч сядет, поухаживайте теперь вы за ним...Макарыч, давай, давай, не стесняйся...уже можно. 

      Отец ушёл, мужики усадили Макарыча, наложили в тарелку еды, налили в стакан остатки «Московской» и подбадривая и шутя продолжили свой пир.

- Это тот самый Пашка, что ль, таксист...который их до скорой подвозил...тогда? - махнул головой на Женьку дядя Боря, спрашивая у Толика.

- Ага, мировой мужик! - отрываясь от еды и показывая торчащий большой палец, сказал Толик. - Диспетчером ща в таксопарке...два года назад еле выжил после аварии с пьяным камазистом. Ногу не спасли...оттяпали. Диспетчером оставили. Все водилы его там шипко уважают...поедешь сегодня Женёк, домой на самой новой «Волге»!

Женька начал вертеться на лавке, есть уже не хотелось, за окном начало темнеть и он заскучал по маме. Когда пришёл отец и сказал, что машина будет через двадцать минут, Женька несказанно этому обрадовался и деловито начал собирать в пакет своих индейцев и ковбоев, расставленных на подоконнике. Отец, понимая, что сын устал, наелся и заскучал, тоже стал потихоньку собирать вещи в сумку.

- Мужики, вы посидите ещё, а мы пожалуй поедем уже. Устал он, - кивнул на Женьку отец. - Такси удачно подвернулось недалёко, не стал отказываться...

- Какие вопросы, Коль,  - выразил общее мнение Толик. - Давай на посошок, тебе чего? 

- Борь, давай коньячку, только не много...все!..хорош, хорош!

      Отец сел, взял наполовину полный стакан, соединил с остальной, протянутой к середине стола разной по составу и наполненности, посудой своих товарищей, задержал на секунду и выдохнув «за вас, мужики»,  медленно смакуя выпил...

      На заднем огромном мягком диване новенькой «Волги» ГАЗ-24, пахнувшим кожей и немного бензином, Женька, сначала пытался разглядывать темнеющий и включающий фонари город, а потом завалился на диван, свесив ноги, и рассматривая на потолке мелкие точки кожаной обшивки, и мелькающие по ним отблески проезжающих фар, все таки задремал...

      Сквозь свою дрему, он сначала слышал и разговор отца с водителем, и скрип пружин под собой, и тикающие поворотники, но постепенно, этим звукам на смену пришёл сначала далекий, но всё приближающийся заливистый и неугомонный крик петуха. И вот уже этот огромный напыщенный красавец стоит посреди небольшого двора бабушкиного деревенского дома и горланит, распугивая соседских котов, собак и даже гусей...А вокруг него, по залитой солнцем ярко зеленой лужайке, ходят его курицы. Они, наклоняясь и смотря то одним, то резко мотнув головой, другим глазом, пристально что-то выглядывают в траве, а потом начинают сильно и прицелено грести под собой землю, далеко назад откидывая лишнее. И лишь очень внимательный зритель, смог бы заметить, что стоят они при этом...только на левой ноге...

Автор - Генри В